Три конверта
к бизнес-свадьбе

 

     Тётка Степанида, поборов тяжёлую, на тугой пружине дверь коммерческой лавки, с глухим грохотом прошмыгнула в крохотное торговое помещение и, возрадовавшись, что покупателей у прилавка не было, томно потянула ноздрями сухой пряный воздух. Её воспалённый, с лихорадочным огнём, взгляд, казалось, зашипел, нашарив водянистые, полные ледяного равнодушия очи молодого лавочника Никиты Колодина.
     Обветренные щёки Степаниды Потаповны сжались как меха гармошки в сладкую заискивающую улыбку и с языка резво сорвались стайки игривых вопросиков о жене, детишках, о коровах, покосе и торговых делишках.
     – У меня, Степанида Потаповна, всегда всё хорошо, пока с тобою не свяжусь, – разом ответил Никита на все расспросы и насторожился. – А ты чего ныне такая ласковая? Может быть, про долг вспомнила да принесла? Так не юли, вываливай сюда деньжища!
     – Что ты, мы свои долги не забываем! Только потерпи уж ещё малость. Нешто не слыхал, мы ж нашу Кларочку, девочку-кровиночку, замуж выдаём! Праздник-то, радость-то какая! Раз-зо-рилися! Одна фата восемьсот рубчиков!
     – Фата!.. – фыркнул Никита и поморщился. – Она ж тебе в подоле с города трёх ребетёнков натаскала. Какая фата? Чиркнулись бы по-тихому...
     – А мы жениха не крали, чтоб по-тихому! Да и сам пораскинь, как такое чудо не спраздновать, коли сыскался олух взять нашу халду с тремя паразитами! Хи-хи-хи-хи-хи!.. – мелко затрясла головой в хихиканье тётка Степанида и внезапно оборвалась на печаль и томление. – Деньжат не хватает спровадить Кларку со двора. Займи две-три тыщи, а...
     – Да ты ж мне с проводин сына пять тысяч не несёшь!
   – Так и не надо деньгами-то! Дай три ящика водки, муки, тушёнки, колбасы, фруктов...
     – Совсем спятила. Ничего не дам.
   – Ну, соли дай, спичек! – затянула на последней вибрации основательно заведённая тётка Степанида.
     – Ты знаешь что, тётя Стёпа, пошла-ка ты, Степанида Потаповна, вон!
   Степанида Потаповна осеклась, обмерла, в глазах её лопнули блестящие мыльные пузыри. Глазницы почернели и стали сухими. Резче обозначился обтянутый морщинистой кожей череп. Её светлая косынка сдвинулась, расширилась в раструбе капюшоном, и Никита узрел, что перед ним стоит сама Смерть, холодная и неотвратимая.
     Смерть бесстрастно положила на прилавочек газету с нарисованной гранатой в заголовке, и сипло прогортанила:
     – Ты почитай-ка на ночь вот эточки. Тут написано: беднота россейская на новую революцию подымается. Одного нашего уж в Москве с оружием взяли. Да всех не перехватают. Я, как активная беднячка, доподлинно знаю, – восстание до нас дойдёт к Новому году. Горячо, весело будет, Никитушка. Мы твои кишки на ёлке развешаем!..
   – Ладно тебе... – попытался твёрдо отмахнуться лавочник и вдруг влажно улыбнулся, – Сколько тебе надо спичек-то?
     – Спичек?! Я тебе покажу спичек!..
     Малость времени спустя Степанида Потаповна с трудом покатила от лавки предусмотрительно захваченную тележку, отяжелённую коробками со спиртным и продуктами, бормоча благодарствия и всяческие лестные пожелания закончившему погрузку и уже исчезнувшему Никите.
     В этот же и ближайшие дни неистовая тётка Степанида, действуя всяческими изощрёнными, порою самыми воровскими способами, взломала сочувствие к себе и своей дочке-невестушке во всех прочих торговых заведениях своего обширного села. Затем и в сельской администрации, и в службе соцпомощи, и в коллективе леспромхоза, где дорабатывала последние месяцы до пенсии. Нужно отметить, что все люди, общавшиеся со Степанидой Потаповной в эти бурные дни, начиная с лавочника Никиты, после её ухода оставались в нерабочем, болезненном состоянии, с тяжёлым серным привкусом во рту, но сделали всё, чтобы результаты сбора средств на свадьбу превзошли все, даже самые нахальные, ожидания.
      К концу недели тётка Степанида совершенно выбилась из сил и расхворалась ломотою в теле. Однако же, кряхтя и охая, просто издыхая, она обошла дома всех зажиточных и очень богатых людей, где, не жалеючи поясницы в поклонах, приглашала их быть зваными гостями на свадьбе до тех пор, пока не заручилась твёрдым согласием каждого обеспеченного двора.
     Причиною столь оголтелого предсвадебного буйства явилось совсем не известие из запоздалого письма о том, что их беспутная Клара месяц назад сочеталась законным браком с неким городским из интеллигентов, а городской обычай дарить в день бракосочетания не какой-нибудь дешёвый хлам, а конвертики с деньгами. И едва муж тётки Степаниды – ещё моложавый и жилистый старик Корней – узнал, что за один свадебный вечер его дочь со своим женихом хапнули 24 тысячи чистых рублей, в его глазах полыхнуло адским пламенем, а в голове моментально созрел план сыграть вторую, потрясающую по охвату населения, деревенскую свадьбу.     
     Молодым было предписано под угрозой родительского проклятия явиться в родное село при всех парадах к следующей субботе. Тётка Степанида обременилась уже известным промыслом, а старик Корней, наскоро выкопав картошку в огороде, снёс штакетник, отделяющий огородное пространство от двора. С удовлетворением оглядев опустевшие сотки, старик с помощью трёх плотников принялся сколачивать грубые длиннющие столы и лавки. А нанятые известные сельские сплетницы промывали односельчанам мозги и новыми порядками на свадьбах, и странными, туманными россказнями о чудо-женихе. Де, мол, он сам гений, вся родня у него гении и женился он на дуре Кларке в целях экспериментальных, дабы из трёх её шкодливых оболтусов-сыновей также воспитать гениев, на что селяне с величайшим сомнением качали головами.
      В торжественную субботу с раннего утра ворота Корнеева, гремящего музыкой, двора были распахнуты настежь. А над воротами трепетало кумачовое полотнище, на котором по заказу старика Корнея домкультуровский художник сочинил и красиво написал стих:
                                 «Все люди на свадьбу званными будьте,
                                   И новый обычай с собой не забудьте!»
      А ещё ниже, чтобы никто не напутал, какой именно обычай имелся в виду, самим Корнеем было нацарапано:
                                                    «Конверт с деньгой!»
      И ещё ниже:
                                                        «К 2 часам дня!»
     Народ, посмеиваясь над плакатом, над самой свадьбой и особо не выявляя никакого желания участвовать в гульбище, к обеду, однако, начал собираться на улице разнаряжеными разрозненными кучками. Все знали, что новобрачные вот-вот должны приехать из города на автомобиле. И теперь, после недельной эпидемии лихорадочных сплетен, люди просто умирали от любопытства увидеть собственными глазами – каков из себя этот умник, принявший просто «гениальнейшее» решение взять за себя распутную грубиянку и неряху с этаким трёхголовым матершинным приданым.
      Дед Корней частенько выскакивал к потенциальным гостям, якобы побалагурить и пошутить. На деле же алчный старик разглядывал и с тихой радостью замечал, что в руках некоторых особ белели заветные конвертики, и общался с ними особо задушевно.
      Наконец, свадебный кортеж из трёх машин пронёсся по улице и затормозил у кумачовых ворот. Жених с невестой и немногочисленная новоявленная родня выбрались из тесных салонов «Жигулей», расцеловались с деревенскими родителями невесты, и хитрый Корней тут же утянул молодожёнов и их свиту в дом – отдохнуть и прибраться с дороги.
     Взбурлившие и хлынувшие ко двору односельчане толком разглядеть ничего не успели. Но и то, что бросилось в глаза, помрачило умы и обесценило деревенское воображение. Поразили и платье, и бриллиантовые серьги, и колье, и сама чистота Клары, в коей никто её, собственно, и не узнал. Причудливым показался и сам жених-интеллигент, оказавшийся богатырского роста, каким-то взлохмаченным, и который, проходя в сени, успел понавешать пинков и подзатыльников всем трём приёмным будущим дитятям-гениям, чтоб не лезли вперёд и не мешались под ногами.
    После этакого пассажа, разогретая крайним интересом к воспитателю вундеркиндов, толпа хлынула во двор разноцветной волной. Музыка заиграла громче, белые конверты посыпались в особые корзины с пришпиленными к ним бумажными указателями: «На поддержку молодых штанов».
      Скоро столы, накрытые более чем на триста персон, были забиты до отказа. А за воротами осталось ещё немалое волнующееся озерцо желающих, смущённых тем, что им не хватило места, но, однако, и не торопящихся расходиться.
Уловив это загодя, ушлый Корней распорядился рассаживать за столы у ворот самый простой и малообеспеченный люд. И затем, чуть позже, наймиты сплетницы-старухи, проследив, чтобы этот люд хлопнул по три–четыре рюмки водки, ползали между ними гремучими змеями, шипя внушительно и важно: «Имейте совесть, видите, другие ждут! Всем хочется молодых поздравить. Давайте пошевеливайтесь!..» И не обращая внимания на возмущения, что, де, мол, гости не на поминках и что собирали последние деньги в конверты вовсе не для того, чтобы выметаться голодными и трезвыми, несколько раз сменили за этими сирыми столами столовые приборы. Таким незамысловатым, грубым образом в корнеевы корзины добавилось еще около двухсот конвертов сверх всяких планов.
     Все же прочие гости, коим посчастливилось устроиться в глубине огорода, поближе к молодым, остались празднеством довольны. Им понравился и жених, много пивший за здоровье и процветание сельчан и лихо отплясывавший с невестой на площадке между каре из столов, и полупьяный молодёжный ансамбль, исполнявший песни на заказ, и нецеломудренные свадебные игры. Было сытно, хмельно, весело и звонко на свежем воздухе ранней осени.
Старику Корнею не сиделось на месте. Частенько он куда-то исчезал (все полагали, что он бегает к другим столам), возвращался до истерики счастливым, обливался слезами, отбивал всем земные поклоны и сбивчиво вопил: «Благодетели, сто тыщ! Сто тыщ вам благодарностей! Отцы мои! А ну, горько, сукины дети!..» и вновь уносился прочь.
     Правда, в неизвестно который раз, Корней Романович явился непотребно пьяным, чёрным от злобы и устроил небольшой дебош.
В этот момент клубная культмассовичка Алиса Иннокентьевна, наряженная астрологом-звездочётом, в высоком звёздно-синем колпаке на голове, предсказывала новобрачным будущее. Но объявившийся рядом старик грубо перебил её шутливый гороскоп:
      – Погодь-ка! Я сам сейчас предскажу тут некоторым будущее! Кстати, с тебя-то, обезьяна в колпаке, и начну! Кто положил в конверт один рубль и приписочку: «Из этого семечка вырастет дерево с рублями вместо листиков!»?! Издеваешься?! Или ты думала я – безмозглый Буратино и твоего корявого почерка не узнаю?! Предсказываю: быть тебе, Алиска, завтраче в синяках и шишках, потому как я тебе все звёзды на кумполе пересчитаю! И лечить тебя будет некому! Потому что... потому... Где этот хитророжий айболит фельдшер Коськин?! Люди добрые! В его конверте и вовсе оказалось пчелиное дерьмо, а на открыточке накарябано: «Это прополис. Здоровье денежек дороже». Завтра  ты всамделишно узнаешь, что чего дороже, и всем честным людям скажешь: «Уж, лучше бы я положил туда денежки»! А!.. вот и Никишка, кулацкая морда! Тоже очень грамотный до писем. Пишет, мол, вычтите из долгу одну тысячу рублей! Ну да как живым отселя не уйдёшь, так и остальные тыщи отдавать будет не надобно! Другим всем гостям наше деревенское мерси! Пейте, кушайте, гуляйте на здоровьице, а я покамест этим троим хари начищу, а Никитке-проходимцу опосля и кишочки выпущу!
     Услышав второй раз нечто про собственные кишки, Никита подался от столов, а за ним метнулись ещё две тени. Следом, размахивая тяжёлой бутылкой заморского вина, умчался и старик Корней.
     Общее веселье свадьбы от этого инцидента не смялось, потому что на фоне пчелиного гула разноголосья, звона бокалов и стука столовых приборов никто Корнея толком не расслышал. А кто расслышал и поглядел на участкового, мигом успокоился. Потому как милиционер привстал, было, в бдении, но, разморённый обильной выпивкой и едой, тут же осел на стул и, буркнув: «Да чего там, люди свои, разберутся...», махнул рукой гармонистам:
      – А ну, врежьте нашу, чувашскую!
    Рявкнули гармошки, сдвинулись столы, забурлила пляска. И мало кто из селян наблюдал, как старик Корней, умудрившись сбить своих обидчиков в крохотный табунчик, под голосистые переливы пяти гармошек над селом, гнал их с севера на юг, а затем по параллельной улицы с юга на север, паля из старенького ружья предусмотрительно охолощёнными тёткой Степанидой патронами.
Вернулся Корней утомлённый, довольный своею расправой, и уж более не отходил от любезных гостей почти до утра.
      На другой день, проспавшись к обеду, едва дед Корней вышел к дружной гурьбе опохмеляющихся мужиков и баб, как сразу наткнулся на участкового. Лейтенант с видимой печалью отбивался от тётки Степаниды, сующей ему под нос высокую стопку водки и вилку с сочным куском горячего жареного мяса, покрытым копнушкой солёной капусты сверху.
      – Ты чего, Михал Лексеич, как не родной... – начал, было, дед Корней и осёкся, срезанный строгим, казённым взглядом участкового.
     – Не положено, на службе я, – потусторонне ответил Михал Лексеич и отвёл старика в сторону. – Ты, это, Корней Романыч, давай собирайся. Поедем в город, в тюрьму тебя сажать. Вот три заявления на тебя поступило о нанесении телесных повреждений и попытки убийства посредством огнестрельного оружия. Ну, ладно... Это... Ты погодь обмирать-то... Уж не знаю, чего ты им там вчера орал про какие-то сто тысяч собранных за свадьбу, только пострадавшие согласны заявления обратно забрать, ежели ты каждому за их моральный ущерб заплатишь по тридцать три тыщи триста тридцать три рубля сегодня же, прямо сейчас. И давай, дед, неси-ка сюда ружьецо по-хорошему, по-тихому. А обиженные тебя в клубе ждут, иди уговаривайся. А ежели нет, то я вынужден буду делу дать законный ход, и поехали...
      Через несколько минут клуб огласился похоронным дуэтом воя, причитаний и голосистого плача в исполнении старика Корнея и тётки Степаниды. Корней частенько выбивался из трагического ритма и под надрывное соло супруги пытался жарко торговаться с каменнолицым трибуналом – культработницей Алисой, заштукатурившей синяк под глазом розовым гримом, фельдшером Артёмкой Коськиным, залепившим ссадины на лице белым пластырем и лавочником Никитой, не скрывающим свою почерневшую от пороха, обожённую выстрелом щёку.
     Торг старика Корнея только возмутил и обозлил пострадавших. Они в резкой форме пригрозили оборвать переговоры, и потому уже через полчаса получили по пухлому большому конверту с равными суммами затребованных денег.
      Вечером старик Корней сидел один на пустынном, обрывистом берегу реки и, прикладываясь к бутылке «Столичной», беззвучно плакал, сглатывая вместе с водкой горький ком обиды и отчаянья. К нему подошла одетая в простенькое ситцевое платьеце Клара и, запросто усевшись на обрыв рядом, обняла отца за плечи.
      – Ну, чего ты забрался сюда? Еле тебя нашла. Пойдём домой, там мама и люди волнуются. Боятся, утопишься, чего доброго, с горя, – тихо прошелестела дочка и ободряюще шепнула ещё: – Ну, успокойся же! У нас там осталось, хочешь, мы тебе пять тысяч...
      – Да на какой ляд мне твои пять! У нас конвертов ещё на двадцать девять тыщ осталось... Ты только подумай, сто же было, сто двадцать девять семьсот! Я и расстроился, что эти аферисты не положили хотя бы по сто рубликов, было б ровно сто тридцать! Вон-на как!..
      Старик Корней вдруг замер, обтёр лицо пятернёй и горячо зашлёпал губами:
     – Слышь-ка, дочка, а мож ты это... ну... разведёшься, а? Нехороший тебе муж достался какой-то... Отца на свадьбе убивали, а он и ухом не повёл. А свадьба-то как удалась, опыт есть...
     – Ну, знаете, папенька! От вашей жадности, папенька, просто помереть можно! – воскликнула полным голосом Клара, вскочила и твёрдо зашагала к огням деревни.
     Старик проводил её силуэт ещё молящими глазами и в глухом отчаянии махнул рукой:
     – Э-эх! Как есть, халда! Ничегошеньки для отца с матерью не сделает…